И вообще о жизни поговорили. Подъезжая к мосту, кажется, впервые разглядывал панораму городских огней вдоль всего берега. Там и впрямь земля была мягкая и теплая, как перина. Я разволновался. Дед схватил гусей и помчался к резнику. Купить гаш в пагегяй. Задирая подол юбки, не выпуская из рук сундучок, осыпая колеса поезда проклятиями, первой поднялась бабушка, а за ней залез и я. А сейчас не апрель, а август, — скороговоркой выпалила бабушка. День ли пересолен, ветер ли остёр, - на моей персоне чей-то взгляд в упор. Ма маади мааконд мааны мааньшань маарду маари маариф маарри маас маастрихт мабида мабильон мабини мабли мабу мабуи маве ран нахр мавзолей мавзолей в. Купить гаш в пагегяй. Но камень до Порядка не долетел. Он показал мне большую современную столовую на улице Доброй Надежды. Чем ближе мы подходили к тюрьме, тем больше я волновался. Вернулся к дяде Коле. Сам видел.
Только, пожалуйста, укутайте его потеплей. Я читаю ему русских. Бабушка зря ругала своего племянника. Но я нарочно не спешил. Что в траве нашарили, то и слопали, не разбирая вкуса. Отсюда мне было хорошо видно печальное лицо Тересе. Слезы душили меня. Мне было скучно от бабушкиного сердца, от Элиазаровой доброты, от сумерек, упавших на Мельничную улицу, от этих шляпок, насаженных на колодки, от этой тишины, в которой даже мыши не скреблись, даже часы на стене не тикали. По наплавному мосту перешли на тот берег Немана.
Хочет на историческое отделение протиснуться. Я примостился у окна, бабушка села напротив, прикрыв свои старческие колени сундучком. Я разволновался. На твой век хватит. Я бы этого толстяка раздел до нитки, с удовольствием ограбил бы, я вынес бы из парикмахерской все: зеркала, мыло, салфетки, пузырьки с одеколоном, кресла. Ну и что?
Предстоят немалые траты: кеды и спортивный костюм. Больше сижу не за столом, а на подоконнике: тут чаще стихи на ум приходят. Сколько я ни старался, я не мог представить, как он его подкоротит или сузит, но я верил в своего отца, как верил в господа бога. Доктор Иохельсон вместе с женой и сыном жил напротив костела, в двухэтажном деревянном доме, огороженном плетеным забором, за которым росли неказистые яблони, надевавшие по весне белоснежные пахучие ермолки. Забрал фотографии из той лаборатории, куда водил Соломона Нчооро соберусь ли навестить его? У него слезились глаза. Взяли билеты. Но как сказать об этом ясно и точно? Ну чего она поперлась наверх? Впервые остро подумалось, что совершенно неизвестно, как бы я повёл себя в корчагинских обстоятельствах. Старик уверял, будто издавна знает их секрет, но поскольку для починки требовалось не только согласие настоятеля, но и разрешение раввина, он предпочитал копаться в луковице моего первого учителя господина Арона Дамского или в ходиках торговки рыбой Шейне-Двойре. Лекции и практические занятия, потом сижу в читальне, в общежитие добираюсь к вечеру. А по сути юнец юнцом: и в походке, и в поглядке, и в повадке. Он показал мне большую современную столовую на улице Доброй Надежды. Снова зови стекольщика, снова плати деньги! Перед смертью решила к нему съездить… внука показать… Без него вырос. Много намечено написать, а пишу мало. От чего тут можно не устать - в бедном воплощении рутины? Он и безбожник и такой-сякой, но прежде всего единственный плод ее чрева, как она туманно называла его в своей неистовой и бессвязной молитве.
Попасть к такому мастеру, как Дамский, — честь немалая. Вот просыпаешься, водишь курсором, дом уводя за дома. Декан спросил, согласен ли я первые полгода проучиться кандидатом, а по результатам сессии стать или не стать? Под соснами покоились его жена и два сына. Надо только научиться строгости. Кто родился вовремя, в том душа проснулась. Всё крупное, сочное. Только, пожалуйста, укутайте его потеплей. Он с каким-то изумленным испугом, почти с ревностью следил, как в руке Лейбеле стрекочет машинка, как он ловко орудует длинными, наподобие ящерицы, ножницами, привезенными лет пятнадцать тому назад из того же большого и загадочного города Парижа. Нет, чужих изречений в запасе немало, а что сказать от себя? Когда-то на окне дедовской комнаты были нарисованы их по просьбе деда намалевал своей грубой кистью маляр Анупрас часы, а над порогом дребезжала на ветру жестяная вывеска «Ремонт часов и прочих механизмов». Но я-то знал, что видит он совсем не реку, не изогнутый деревянный мост, маячивший в знойном мареве, как радуга, а тюрьму и камеру, по которой из угла в угол вышагивает его отец, столяр Стасис. Могильщик слушал деда с каким-то странным равнодушием, как слушают неизлечимого больного, и на его широком, как лопата, землистом лице репейником топорщилась колючая щетина, а на лбу вздувалась толстая жила.
Он меня тоже узнал. Никогда в жизни я не сидел на таком стуле, не спал в такой кровати. Что было бы попросту постыдно. Он давно бросил курить, но когда волновался, всегда совал самокрутку в небольшой, как мышиная норка, рот, и, не зажигая, долго сосал ее. В десятом Маяковский и вообще поэзия выхватили, вытащили меня из всего предыдущего и больше не отпускали Элиазар постучал еще громче. Почему-то ему понадобилось, чтобы нас было именно трое - перед новым общежитием, перед началом большой дороги в мир знаний и т. Правда, у каждого бунта есть один большой недостаток. Словно бы назло, след запутывая, раскрошу письмо вплоть до буковки. Есть они все, сохранились, густо пересыпанные нафталином. Рохэ клялась и божилась, но никто, кроме меня, ей почему-то не верил. А вторая… Может, это и наивно с именем озорничать, назову тебя Наина, чтоб от прочих отличать. Не было года, чтобы кошка не приносила по шесть, а то и по семь котят. Бабушка подошла к деду и заглянула в кулак, как заглядывают в чужое окно: стыдливо и осторожно. Написал первое письмо домой, успокаивающее и заверяющее. Я ясно видел во сне, как она, бедняга, бредет по полю и подыскивает себе пару. Но я нарочно не спешил.
У меня горело лицо, глаза, брови, и я все ждал, когда вспыхнут волосы и по комнате поплывет запах, похожий на запах тлеющего фитиля. Когда-то давным-давно в доме доктора прислугой работала моя мать, и хотя меня тогда еще на свете не было, его трубка уже обо мне все знала. Под соснами покоились его жена и два сына. Я готов поклясться самой страшной клятвой, но во взгляде господина Дамского не было ни возмущения, ни злости, ни укоризны. Вводится строгий порядок: в десять вечера должна наступать абсолютная тишина. Вслед за старухой забираю парикмахера Дамского, потом господина аптекаря, лавочника, его дочь Суламифь и ее урода-жениха. Помнишь, когда загорали у залива, ты вдруг начала напевать незнакомую мне песню: грустную-прегрустную, но душевную-задушевную. Было и осталось. Кто сейчас, скажите, выполняет его заповеди?
Он никого не тронет. Пытаюсь овладеть немецким. Но я остался верен филологии. Чего-то ждали, зря, пожалуй: подсказок не было у тьмы. Мы лежали рядом на дерюге под летучими мышами. Хороший парень: когда надо, серьёзен, когда надо, весел. Только при свете была сердитой.
Ну чего она поперлась наверх? К ужину Мириам сварила рыбу. На лестнице снизу доверху толпились мы - дрожащие, жужжащие, надеющиеся и почти разуверившиеся. В результате экзаменатор сообщил старшему, что я знаю материал лучше, чем выпускники местных школ, и оба предложили мне перебросить документы на истфак. Декан спросил, согласен ли я первые полгода проучиться кандидатом, а по результатам сессии стать или не стать? Тогда был сильнее, самостоятельнее? Накопилось много начатых ст-ий, дописать которые не хватает то ли силы, то ли настойчивости, то ли чего-то большего.
Или подшивали не глядя в заводимую на абитуриента папку? Отец в двенадцать лет с фабрики первую получку принес. Побродил по центру, в главном книжном полистал новинки, зашёл в деканат: перекатал расписание на первые дни. Пол покрыт тёмно-зелёным с разводами линолеумом: легко будет протирать. Ну, не перед инопланетянами же. Мы спустились снова к реке. Не понадобились. Больше курить не буду.
Мы лежали рядом, и я слышал, как колотится его сердце. Буфера по очереди лязгнут, семафор посмотрит мне вдогон. Было озорно, весело, по-настоящему празднично. Жутковато становится не оттого, что делиться не с кем, а оттого, что делиться нечем. Из соседней квартиры высунулся заспанный мужчина с всклокоченными, как куст можжевельника, волосами. Господин Дамский лежал посреди своей парикмахерской, и в двух огромных, потемневших от времени зеркалах тускло отражалось его окаменевшее тело в белоснежном, как саван, халате. Но дед не соглашался. Чтобы черти твои кишки зажарили! В-третьих, мне было дарована радость учиться на филологическом факультете старейшего в Союзе университета. Что это творится, что это со мною?
| купить закладки кристал гудаута | реагент в красном село | Купить гаш в пагегяй |
|---|---|---|
| 8-9-2006 | 7984 | 9102 |
| 22-5-2001 | 2342 | 4503 |
| 24-11-2019 | 8278 | 6098 |
| 10-7-2005 | 9388 | 1368 |
| 30-4-2002 | 4555 | 8366 |
| 14-3-2018 | 5279 | 2562 |
Когда из любого музея выходишь на свет божий - на залитую солнцем площадь, с башней-гномоном посредине, вздыхаешь почти с облегчением: я живу, я не музейный экспонат Зарегистрировался у комендантши, получил постельное бельё и занял законное место в комнате не третьем этаже. И лешачьим ли, кошачьим глазом фосфор стрелки компасной горит. Спишем на то, что малообразован. Тут всегда полутень. Хочу написать об этом. Никогда в жизни я не сидел на таком стуле, не спал в такой кровати. Вот это парк! Я мог обидеть бабушку — ведь по ее словам она должна была в нашем доме умереть первой. Так, это здесь. В другие дни старуха долго приценивалась к птице, щупала ее, взвешивала, подбрасывала руками в воздух, выщипывала для пробы перья, поругивала хозяйку, а тут, видно, как пришла, так и купила, быстро и недорого. Что делать?
Ну и что? Вечерами мы со Спечунасом один другому не только не мешаем, а и настраиваем на серьёзные занятия. К другому парикмахеру, пусть он будет и вашим родным братом, я своего внука не отдам! Острю ножи, прирезать чтоб тупое ожиданье. Или всё-таки приятно? Я не успел сделать ничего скверного, подленького, но ведь и чего-либо сильного, значительного за мною тоже не числится. Теперь уж я не сомневался, что Пранас станет полицейским. Тогда на филологию в Вильнюс. Я остался один. Да и вся история человечества? Неужто немощные угоднее тебе, чем сильные? Кое-кто из тех, кто учил меня, теперь шпыняют его. А может, автобус уносится, уносит колёса, чтобы ночь не успела навалиться, раздавить.
Сколько времени золотистого… Первый экзамен. Если б не асфальтированные дорожки и ларёчки, сказал бы, что это лес. Очень просто. Из Панемуне почти сразу отправился автобусик в Пагегяй, а вот до вильнюсского времени оставалось немало. Мое воображение рисовало на потолке не только деда и служку Хаима. Самое удивительное в бабушке был не злой язык, не глаза, которые замечали каждый пустяк — другой бы его и взглядом не удостоил, — не руки, надававшие мне уйму затрещин и ощипавшие такую же, если не большую, уйму гусей. На одном окне была нарисована тонконогая женщина невиданной красоты с пышной прической и сигаретой в накрашенных пальцах, на другом — улыбающийся господин, чисто выбритый, аккуратно постриженный с фетровой шляпой в руке, а на третьем — два близнеца: мальчик и девочка. Если предполагаю там показывать свои стихи, то надо исключительно строго к ним подойти. Купить гаш в пагегяй Корявое трогая сено, летает всякая бестолочь. Несколько номеров особенно понравились хор из Армении. Пакельчик — добрый человек. Уже когда вышел из аудитории, в голову пришли кое-какие неглупые соображения, но поздно. Я, по-видимому, из пятых: у меня ещё есть сколько-то времени, и, припоминая те несколько лет, которые составили нашу юность-молодость, я свидетельствую: это происходило с нами или при нас, и мы тоже были. Как кто-то должен ловить рыбу, мастерить шкафы, пасти скотину. Иосиф сочувственно пожевал губами, уставился на деда, на его беззубый, обожженный непривычно крепким напитком, рот, на поникшие плечи, с остервенением осушил стакан и спокойно сказал:. На проспекте познакомился с африканцем из Кении.
Иной овал, иное сиянье: синее карему не родня. Кто вернётся, тот себя не встретит ни на улице, ни за углом. Она пришла как раз в ту минуту, когда рука полицейского потянулась за посылкой. В темноте она всегда добрела. Сунул лопату, показал место и сказал: «Рой, приятель! Вслед за старухой забираю парикмахера Дамского, потом господина аптекаря, лавочника, его дочь Суламифь и ее урода-жениха. Нет, это всё же осенний бред в осеннем голоде глаз. Опять улица Чюрлёниса, только теперь в новёхонький корпус, где окажусь среди первых заселяющих! Пранас брел впереди, хмурый, раскачивая садок, а я плелся сзади, глазел на его босые, в цыпках, ноги и думал, что ему, пожалуй, не удастся поехать в город, в тюрьму — не всем подваливает такое счастье.
Рекомендуем к прочтению